Лучшее в нас. Почему насилия в мире стало меньше

Какие аргументы были у сторонников рабства? Как с ним боролись? Почему Англия стала первой страной, отказавшейся от работорговли? Совместно с издательством «Альпина нон-фикшн» мы публикуем отрывок из книги нейропсихолога Стивена Пинкера «Лучшее в нас. Почему насилия в мире стало меньше».

В истории нашей цивилизации рабство скорее правило, чем исключение. Его одобряют Ветхий и Новый Завет, Платон и Аристотель оправдывали его как естественное установление и неотъемлемую черту цивилизованного общества. Так называемые демократические Афины в правление Перикла обратили в рабство 35% своего населения, так же поступала и Римская республика. Рабы всегда были основным военным трофеем, и человек любой расы, принадлежащий к «варварскому» племени, рисковал быть угнанным в рабство. Слово «раб» по-английски звучит как slave, потому что, как утверждает этимологический словарь, «в Средние века славян часто захватывали и угоняли в рабство». Государства и их вооруженные силы использовались или как инструмент порабощения, или как средство предотвращения порабощения, о чем напоминают нам слова гимна «Правь, Британия»: «Правь, Британия, волнами! Британцы никогда не будут рабами». Задолго до того, как европейцы превратили в рабов жителей Африки, тех порабощали другие африканские и исламские государства Северной Африки и Ближнего Востока. Некоторые из них законодательно запретили рабство совсем недавно: Катар в 1952 г., Саудовская Аравия и Йемен в 1962-м, Мавритания в 1980-м.

Для военнопленных рабство часто было участью лучшей, чем смерть, а во многих обществах оно со временем выродилось в более мягкие формы: крепостничество, наемный труд, военная служба и профессиональные гильдии. Но по определению неотъемлемая черта рабства — насилие. Если человек выполняет все обязанности раба, но в любой момент может отказаться их выполнять и не подвергается принуждению или физическому наказанию, мы не называем его рабом: к рабам насилие применялось на регулярной основе. Библия указывает: «А если кто ударит раба своего, или служанку свою палкою, и они умрут под рукою его, то он должен быть наказан; но если они день или два дня переживут, то не должно наказывать его, ибо это его серебро» (Исход 21:20–21). Тело раба не принадлежало ему, и даже те, с кем обращались хорошо, подвергались безжалостной эксплуатации. Женщины в гаремах были жертвами постоянных изнасилований, а охранявшим их евнухам отрезали ножом тестикулы (чернокожим евнухам — гениталии целиком) и прижигали рану кипящим маслом, чтобы они не умерли от кровопотери.

Торговля африканскими рабами — одна из самых жестоких глав человеческой истории. Между XVI и XIX вв. на борту трансатлантических рабских кораблей погибло как минимум 1,5 млн африканцев, скованных друг с другом в душных, заполненных нечистотами трюмах. Как писал один наблюдатель, «те, кому удалось пережить путешествие, представляли собой зрелище настолько душераздирающее, что не описать словами». Еще миллионы сгинули, пока их гнали через джунгли и пустыни на рынки рабов Ближнего Востока. Работорговцы обращались со своим грузом по принципу торговцев льдом, принимая как данность, что определенный процент товара будет утрачен в процессе транспортировки. Как минимум 17 млн, а по некоторым ценкам, все 65 млн африканцев расстались с жизнью по вине работорговцев. Работорговля не только убивала людей в процессе перевозки, но, обеспечивая постоянный приток свежих тел, поощряла рабовладельцев морить рабов непосильным трудом, а потом заменять их новыми. Но даже те рабы, которых держали в сравнительно хороших условиях, жили под вечной угрозой порки, изнасилования, получения увечий, насильственного разлучения с членами семьи и казни.

Рабовладельцы порой даровали своим рабам свободу, часто в завещаниях, потому что между ними завязывались личные отношения. Иногда, например в средневековой Европе, становилось выгоднее брать с людей налоги, чем держать их в оковах, или, если слабое государство не могло гарантировать рабовладельцам права собственности, рабство заменялось крепостным правом и барщиной. Но массовое движение против системы рабского труда зародилось только в XVIII в. и быстро подтолкнуло рабство к почти полному исчезновению.

Почему же человечество в итоге отказалось от такой сверхвыгодной организации труда? Историки долго спорили, была ли отмена рабства вызвана экономическими или же гуманистическими мотивами. Одно время экономическое обоснование казалось самым веским. В 1776 г. Адам Смит пришел к выводу, что рабство должно быть менее эффективным, чем наемный труд, поскольку только наемный труд представляет собой игру с положительной суммой:

Работа, выполняемая рабами, хотя она как будто требует расхода только на их содержание, обходится дороже всякой другой. Человек, не имеющий права приобрести решительно никакой собственности, может быть заинтересован только в том, чтобы есть возможно больше и работать возможно меньше. Только насильственными мерами, а не его собственной заинтересованностью можно заставить его работать больше того, что достаточно для оплаты его собственного существования.

Как заметил политолог Джон Мюллер, «точка зрения Смита нашла поддержку, но, как водится, не среди рабовладельцев. Так что или Смит был не прав, или рабовладельцы были плохими бизнесменами». Некоторые экономисты, например Роберт Фогель и Стэнли Энгерман, считают, что Смит был по крайней мере частично не прав в отношении довоенного Юга, экономика которого была для своего времени несомненно эффективной. И южное рабство, конечно, не сменилось более экономически целесообразными технологиями производства само по себе — его пришлось уничтожать войной и законами.

Да и в остальных регионах мира потребовались оружие и законы, чтобы остановить рабство. Британия — страна, некогда сильнее многих запятнавшая себя работорговлей, — запретила торговлю людьми в 1807 г. и полностью рабство на территории империи в 1833-м. К 1840-м гг. Британия начала оказывать жесткое давление на другие страны, заставляя их отказаться от работорговли, подкрепляя свою позицию экономическими санкциями и силами четверти Королевского военно-морского флота.

Большинство историков приходят к выводу, что британскую политику отмены рабства определяли гуманистические мотивы. Труд Локка «Два трактата о правлении» (Two Treatises on Government, 1689) поставил под сомнение нравственные основы рабства. И хотя сам автор, как и многие его последователи, наживались на работорговле, их выступления в защиту свободы, равенства и всеобщих прав человека выпустили джина из бутылки. Оправдывать рабство становилось все сложнее. Многие писатели эпохи Просвещения, из гуманистических соображений яростно осуждавшие пытки, например француз Жак-Пьер Бриссо, применяли ту же логику, чтобы заклеймить рабство. К ним присоединились квакеры, в 1787 г. основавшие влиятельное Сообщество против рабства, а также проповедники, ученые, политики, свободные чернокожие и бывшие рабы.

В то же время многие политики и проповедники защищали рабство, ссылаясь на авторитет Библии, настаивая на неполноценности африканской расы, разглагольствуя о важности сохранения южного стиля жизни, высказывая отеческую озабоченность, что освобожденные рабы не смогут жить самостоятельно. Эти аргументы не выдерживали никакой интеллектуальной и нравственной критики. Доводы разума гласили: непростительно разрешать одному человеку владеть другим, своевольно исключая того из числа участников общественного договора, лишая его возможности делать выбор и отстаивать свои интересы. Как сказал Джефферсон, «как никто не появляется на белый свет с седлом на спине, так никто не рождается и со шпорами на ногах, чтобы погонять других на законных основаниях». Чувство отвращения к рабству подогревалось свидетельствами из первых рук о том, каково это — быть рабом. Увидели свет автобиографии: «Занимательное повествование о жизни Олауды Эквиано, африканца, написанные им собственноручно» (The Interesting Narrative of the Life of Olaudah Equiano, the African, Written by Himself, 1789) и «Рассказ о жизни Фредерика Дугласа, американского раба» (Narrative of the Life of Frederick Douglass, an American Slave, 1845). Еще сильнее на общественное мнение повлиял роман «Хижина дяди Тома, или Жизнь среди униженных» (Uncle Tom’s Cabin, or Life Among the Lowly, 1852), написанный Гарриет Бичер-Стоу. Повесть содержала душераздирающий рассказ о том, как у матерей отбирают детей, еще один эпизод, в котором добрый Том был избит до смерти за отказ пороть других рабов. Книга разошлась тиражом более 300000 экземпляров и стала искрой, воспламенившей аболиционистское движение. По легенде, Авраам Линкольн, в 1862 г. встретившись со Стоу, сказал: «Так это вы та маленькая женщина, которая начала великую войну».

В 1865 г., по окончании самой разрушительной войны в американской истории, рабство было запрещено Тринадцатой поправкой к Конституции. Многие страны запретили его еще раньше, а Франции принадлежит сомнительное достижение двойного запрета: в первый раз страна отменила рабство после Французской революции в 1794 г., а повторно — во времена Второй республики в 1848 г., потому что в 1802-м Наполеон Бонапарт его восстановил. Весь остальной мир быстро последовал их примеру. Хронология отмены рабства представлена во многих энциклопедиях — годы слегка разнятся в зависимости от того, как проводятся границы государств и что считается «отменой», но везде усматривается один и тот же сценарий: всплеск деклараций о запрете рабства в конце XVIII в. На рис. 4–6 можно видеть общее количество стран и колоний, официально отменивших рабство начиная с 1575 г.

В близком родстве с институтом рабства состоит практика долговой кабалы. В библейские и античные времена люди, не выплатившие долга, могли быть обращены в рабство, посажены в тюрьму или казнены. Слово «драконовский» произошло от имени греческого законодателя Драконта, который в 621 г. до н. э. издал закон, предписывающий порабощать должников. Право Шейлока отрезать кусок плоти у Антонио в «Венецианском купце» — еще одно напоминание об этом обычае. Но уже в XVI в. банкротов больше не обращали в рабов и не казнили, вместо этого их тысячами бросали в долговые тюрьмы. Порой им выставляли счета за питание, несмотря на то что они были полностью разорены и должны были выживать на подаяние, которое удавалось выпросить у прохожих через окна тюрьмы. В долговых тюрьмах Америки в начале XIX в. томились тысячи людей, в том числе женщин; причем половина из них из-за долга, не превышавшего 10 долларов. В 1830-х гг. зародилось движение за реформы, которое, подобно аболиционистскому, взывало как к разуму, так и к чувствам. Комитет Конгресса США заявил, что идея «давать кредитору в каком бы то ни было случае власть над телом должника» противоречит принципам справедливости. Комитет заметил, что, «если бы пред нами предстали сразу все жертвы этого притеснения в сопровождении жен, детей и близких, вовлеченных в их разорение, это было бы зрелище, поражающее все человеческие чувства». Долговая кабала была отменена почти всеми американскими штатами между 1820 и 1840 гг., а большинством европейских правительств — в 1860-х и 1870-х.

История нашего обращения с должниками, замечает Пейн, иллюстрирует загадочный процесс сокращения насилия во всех сферах жизни. Западные общества прошли путь от порабощения и убийства должников до заключения в тюрьмы и затем до лишения их ценностей в уплату долга. Но даже конфискация имущества, замечает он, это своего рода насилие. «Если Джон покупает продукты в кредит, а потом отказывается за них платить, он не применяет силу. Но когда бакалейщик идет в суд и заставляет полицию отобрать у Джона машину или банковский счет, именно он сам, вместе с полицией, инициирует применение силы». А так как это все же насилие, даже если люди обычно так о нем не думают, эта практика тоже изживает себя. Законы о банкротстве теперь не требуют наказания должников или конфискации их имущества, они предоставляют им возможности начать сначала. Во многих странах дом, машина, пенсионные накопления должника, имущество его супруга защищены, и, когда человек или организация заявляет о банкротстве, большую часть долгов они могут списать без последствий. Во времена долговых тюрем люди посчитали бы, что подобная мягкость приведет к гибели капитализма, который опирается на соблюдение договорных обязательств. Но экономическая экосистема, потеряв этот рычаг воздействия, создала новые: проверка кредитной истории, рейтинги кредитоспособности, страхование займов, кредитные карты — вот лишь некоторые из способов выживания экономики в условиях, когда заемщика больше нельзя приструнить угрозой правового принуждения. Целая категория насилия испарилась, а на ее месте возникли механизмы, выполняющие те же самые функции, — и никто даже не понял, что именно произошло.

Разумеется, рабство и другие формы закрепощения не исчезли с лица земли. Сегодня, когда проблемы торговли людьми, обрекаемыми на рабский труд и проституцию, широко освещаются, приходится слышать статистически неграмотные и безнравственные заявления, что с XVIII в. ничего не изменилось: как будто нет никакой разницы между нелегальной деятельностью, имеющей место кое-где в мире, и повсеместно узаконенной практикой прошлого. Более того, современную торговлю людьми, как бы чудовищна она ни была, нельзя приравнять к ужасам торговли черными рабами. Дэвид Фейнгольд, в 2003 г. инициировавший создание рабочей группы ЮНЕСКО по проблемам торговли людьми, сказал про сегодняшние очаги траффикинга:

Уравнивание современного траффикинга с системой рабского труда, в частности с трансатлантической работорговлей, в лучшем случае малоубедительно. В XVIII–XIX вв. африканских рабов похищали или брали в плен на войне. Их переправляли на кораблях в Новый Свет — в пожизненное рабство, вырваться из которого не могли ни они, ни их дети. И хотя некоторые жертвы современного траффикинга тоже были похищены… большая его часть — это миграция, в которой что-то ужасным образом пошло не так. Жертвы покидают свои дома добровольно, хотя порой их к этому подталкивают обстоятельства: они уезжают в поисках лучшей жизни, более благополучной или более интересной, и попадают в ловушку, где им угрожают и их эксплуатируют. Тем не менее это положение дел редко длится всю их жизнь, и жертвы траффикинга не передают свой статус раба по наследству.

Фейнгольд также замечает, что цифры жертв траффикинга, цитируемые активистами, журналистами и неправительственными организациями, обычно высосаны из пальца и в пропагандистских целях завышены. Тем не менее даже активисты осознают, какого фантастического прогресса достигло человечество. Заявление Кевина Бэйлса, президента организации «Свободу рабам», хоть и начинается с сомнительной статистики, позволяет увидеть ситуацию в перспективе: «В то время как абсолютное количество рабов сегодня больше, чем когда бы то ни было, оно составляет, вероятно, меньшую, чем когда бы то ни было, долю населения мира. Сегодня нам не нужно выигрывать битвы в судах: рабство повсеместно запрещено законодательно. Нам не нужно приводить экономические обоснования: ни одна экономика не основана на рабстве (в отличие от XIX в., когда с отменой рабства целые отрасли могли прийти в упадок). И нам не нужно выигрывать моральные споры: никто больше не пытается оправдать рабство».