Англия: еда как наказание и утешение у Кэрролла, Диккенса и Джейн Остин

Почему патока — это страшно, отчего рождественский пудинг пахнет прачечной и зачем нам знать, кто когда обедает

У английской кухни дурная репута­ция — на мой взгляд, совершенно незаслуженная, но устоявшаяся. Однако англичанам никак нельзя отказать в интересе к еде, и этот живейший интерес свойственен и всей английской литературе. Мы не просто узнаем, как и что ели герои, еда часто оказыва­ется способом заявить о себе, подняться по социальной лестнице, кого-то утешить, а кого-то — унизить. Иногда еда выступает даже как инструмент репрессий.

В сказке Льюиса Кэрролла «Алиса в Стране чудес» главная героиня Алиса попадает на Безумное чаепитие, где один из персонажей, мышь Соня, начинает ей рассказывать сказку о трех сестричках, которые жили в колодце. И конеч­но же, первый вопрос, который задает Алиса: «А что они ели?» Вопрос харак­тер­ный для английской девочки. Ответ, который дает Соня, очень по-разному звучит в разных переводах. Вот перевод Нины Демуровой: 

«— А что они ели? — спросила Алиса. Ее всегда интересовало, что люди едят и пьют.
     — Кисель, — отвечала, немного подумав, Соня.
     — Все время один кисель? Это невозможно, — мягко возразила Алиса. — Они бы тогда заболели.
     — Они и заболели, — сказала Соня. — И очень серьезно.
     <…>
     — Но почему? спросила Алиса Соню, сделав вид, что не слышала последнего замечания Болванщика.
     — Потому что они были кисельные барышни».

В переводе Бориса Заходера ответ другой: 

«Соня долго думала — наверное, целую минуту, — а потом сказала:
     — Сироп.
     — Что вы! Этого не может быть, — робко запротестовала Алиса, — они бы заболели!
     — Так и было, — сказала Соня, — заболели, да еще как! Жилось им не сладко! Их все так и звали: Бедные Сиропки!»

В переводе Леонида Яхнина:

«Соня помолчала минутку или даже две и протянула: 
     — Они ели желе. 
     — Только желе? — воскликнула Алиса. — Так и заболеть можно! 
     — Они и болели. Все тяЖЕЛЕе и тяЖЕЛЕе. И все их очень ЖЕЛЕли, — вздохнула Соня».

Откуда эти расхождения — кисель, сироп, желе? Что в оригинале? В оригинале дело обстоит еще хуже: сестры обречены есть патоку — по-английски treacle. Строго говоря, это тоже сироп, но очень густой и сладкий. Здесь не просто каламбур, но еще и шутка для своих. Под словом treacle Кэрролл имел в виду совершенно конкрет­ный колодец у церкви Святой Маргариты в деревеньке Бинси, что около самого Оксфорда. По легенде, колодец появился в этом месте в ответ на молитву святой Фридесвиды — это покровительница Оксфорда, реальный исторический персонаж, с которым связано много легенд. Фридесвиду преследовал король Этельбальд , который хотел насильно на ней жениться. За что был наказан — он ослеп. Фридесвида его пожалела, и в ответ на ее молит­ву забил ключ, из которого потом образовался колодец. Его назвали Treacle Well. Одно из значений treacle, теперь устарев­шее, — «противоядие, снадобье, лекарство». Вот такой получился у Кэрролла каламбур: Treacle Well — и целебный колодец, и колодец с патокой. 

Надо сказать, что сам Кэрролл (или, вернее, Чарльз Латвидж Доджсон — это его настоящее имя) был очень внимательным к еде. Он преподавал в оксфорд­ском колледже Крайст-Чёрч математику и жил там же — в то время многие преподаватели жили в коллед­же, и все вместе обедали за большим столом в трапезной. В колледжах была очень хорошая еда, а Крайст-Чёрч был одним из самых богатых колледжей: там до сих пор можно увидеть старую кухню с тремя огромными очагами, где готовилось мясо для студентов и преподава­телей. Преподаватели могли также приглашать гостей в свои комнаты, и Кэрролл очень любил приглашать гостей. Как методичный — до некоторого безумия — человек, он каждый раз записывал все, что они ели, чтобы в следую­щий раз не подать то же самое. Или если гостю что-то очень понравилось, наоборот, чтобы его еще раз этим угостить.

В «Алисе в Зазеркалье» есть такой персонаж, Белый рыцарь, который все время говорит: «Это мое собственное изобретение» — такой иронический автопорт­рет. Кэрролл был великим рационализатором. И для своих обедов он изобрел новый способ рассадки гостей. В те времена рассадка гостей была очень серьезным мероприятием: никогда муж и жена не сидели рядом, каждый мужчина должен был вести даму к столу по определенному распорядку. Обычно это делалось так: клали карточки с именами на стол, и хозяин каждому джентльмену говорил, какую даму он ведет к столу. Кэрролл приду­мал, как это рационали­зировать. Он выдавал каждому гостю план рассадки с обозначением пар, которые вместе идут к столу. Вот как Кэрролл описал преимущества изобретенного им способа:

«1. Хозяину не приходится обходить всех гостей и говорить каждому джентльмену, какую даму он ведет к столу. 
     2. Это помогает избегать суеты в столовой (система с именами на тарелках только увеличивает путаницу).
     3. Сидящие за столом знают имена других гостей. Зачастую это очень полезно.
     4. Сохранившиеся карточки помогут составить компанию для других званых обедов благодаря наблюдению, кто из гостей гармонично общается друг с другом». 

Действительно, очень методичный подход.

Но вернемся к патоке. Это слово зву­чало зловеще для английского ребенка. Дело в том, что сера (brimstone) начиная с XVII века считалась универсальным целебным средством, и детям давали серу, смешанную с патокой, чтобы улучшить их здоровье и одновременно наказать. Эта идея — совместить наказание с пользой — была очень популярной в Викторианскую эпоху. Еще один пример — специальная палка для выправления осанки, в основном для девочек. Ее засовывали под руки к лопаткам. Это было больно и неудобно, но в то же время учило смирению и выправляло осанку. Точно так же как с серой и патокой: полезно и одновременно воспитывает. Конечно, английская литература не раз касается этого печального предмета. У Диккенса в романе «Жизнь и приключения Николаса Никльби» детям в ужасной школе Сквирса дают как раз серу и патоку. И жена мистера Сквирса так объясняет этот обычай: 

«Серу и патоку они получают отчасти потому, что, если не давать что-нибудь вроде лекарства, они всегда будут болеть, и хлопот с ними не оберешься, а еще потому, что это портит им аппетит и обходится дешевле, чем завтрак и обед. Стало быть, это идет на пользу им и на пользу нам, и, значит, все в порядке».

Это зелье было отвратительным до такой степени, что в школе случился настоящий бунт, который Диккенс с удовольствием описывает. Когда миссис Сквирс входит с миской серы и патоки и ложкой, которой она каждого одаривает этим лекарством, ученики на нее нападают и заставляют съесть патоку самой:

«Не успела достойная леди опомниться и оказать сопротивление, как толпа мучителей уже поставила ее на колени и принудила проглотить полную ложку отвратительной смеси, оказавшейся более пикантной, чем обычно, благодаря тому, что в миску погрузили голову юного Уэкфорда…» 

Вот такое довольно зверское описание. Понятно, что Диккенс полностью на стороне учеников, потому что уже во времена Кэрролла и Диккенса в XIX веке лечение серой и патокой в общем считалось устаревшим, а нака­зание — жестоким. 

Но, несмотря на осуждение, мы встре­чаемся с серой и патокой и в литературе ХХ века. В книге Памелы Трэверс «Мэри Поппинс» в какой-то момент появля­ется старая гувернантка мистера Бэнкса, отца детей. Она видит, что дети совершенно распущенны, не как в ее время, когда детей должно было быть видно, но не слышно. И первое, что она предлагает сделать, — это накормить их серой и патокой, чтобы они лучше слушались. И мы сразу понимаем, что мисс Эндрю — отрица­тельный персонаж, потому что ни один положительный персонаж уже в XIX веке — и тем более в двадцатом — не станет кормить детей серой и патокой. 

Самая известная сцена в романе Диккенса «Оливер Твист» тоже связана с плохой едой и бунтом, сопротивле­нием. Эта сцена происходит в работном доме. Это были такие места, куда насильственно помещали нищих и дава­ли им очень скудную еду, а они за это работали тяжело и жили в унизительных условиях. Нищие очень боялись попасть в работный дом, но многие столпы викторианского общества считали, что, опять же, здесь совмещаются польза и наказание: с одной стороны, этим людям дают кров и еду, а с другой стороны, эти кров и еда такие, чтобы было неповадно быть нищими. Диккенс сыграл очень большую роль в том, чтобы общество стало плохо относиться к работным домам. Самая яркая, наверное, во всей британской литературе сцена в работ­ном доме — это эпизод, когда малень­кий Оливер Твист просит добавки. А в работном доме мальчикам дают жидкую даже не кашу, а варево — совсем понемногу три раза в день, и больше ничего. Один из мальчиков уже подумывает, не съесть ли ему соседа по спальне, потому что он очень голоден. И вдруг Оливер просит добавки. Описано это так:

«Он был совсем ребенок, впал в отчая­ние от голода и стал безрассудным от горя. Он встал из-за стола и, подойдя с миской и ложкой в руке к надзира­телю, сказал, немножко испуганный своей дерзостью:
     — Простите, сэр, я хочу еще.
     Надзиратель был дюжий, здоровый человек, однако он сильно побледнел. Остолбенев от изумления, он смотрел несколько секунд на маленького мятежника, а затем, ища поддержки, прислонился к котлу. Помощницы онемели от удивления, мальчики — от страха.
     — Что такое?.. — слабым голосом произнес наконец надзиратель.
     — Простите, сэр, — повторил Оливер, — я хочу еще.
     Надзиратель ударил Оливера черпаком по голове, крепко схватил его за руки и завопил, призывая бидла » .

И дальше еще один джентльмен из настоятелей этого работного дома говорит, что мальчик точно кончит свои дни на виселице, поскольку в нем уже видны преступные наклонности.

Диккенс умел и любил описывать самую разную еду — мы удивительно много знаем о том, как питались его герои. Мы уже видели, что еда у него может быть наказанием, олицетворе­нием жестокости и бессердечия. Но с таким же мастерством он описы­вает еду, которая говорит об уюте домашнего очага и о любви. Причем это совсем не обязательно роскошные блюда и изысканные деликатесы — наоборот, роскошный стол Диккенс обычно описывает ирони­чески, за ним сидят, как правило, не самые приятные персонажи. А хорошие люди у Диккенса едят простую еду и получают от нее огромное удовольствие. Он умеет описывать хлеб с маслом как пищу богов и делает это часто. Напри­мер, Дэвид Копперфилд, герой в большой степени автобиографического романа «Жизнь и приключения Дэвида Копперфилда», каждый вечер готовит для своей бабушки гренки.

«Затем, по заведенному раз навсегда порядку, от которого не разре­ша­лось ни малейших отступлений, я пригото­вил для нее стакан горячего белого вина с водой и длинные тоненькие гренки. После всех этих церемоний мы остались наедине; бабушка сидела напротив, попивала свой напиток, обмакивая в него гренки, прежде чем отправить их в рот, и благодушно взирала на меня из-под оборок своего чепчика» . 

В другом романе, «Большие надежды», мистер Уэммик, очень обаятельный персонаж, который страшно любит своего отца, называет отца «престаре­лый родитель» и режет ему на кусочки хлеб, тоже намазывая маслом, — очень трогательная, уютная сцена.

Диккенс так часто описывает пир, кото­рый состоит из хлеба с маслом и иногда сыра, потому что сам в детстве знал бедность и голодал. Его отец не умел жить по средствам и угодил в долговую тюрьму, это был очень тяжелый период в жизни семьи. В романе «Дэвид Копперфилд» у Диккенса есть персо­наж, мистер Микобер, который списан с его отца. Этот персонаж все время оказы­вается в сложных ситуациях и в полном отчаянии готовится уже расстаться с жизнью, но немедленно утешается, если вкусно поест. Это всегда веселые и трогательные сцены, потому что, несмотря на все недостатки мистера Микобера, Диккенс очевидным образом относится к нему с большой симпатией. Вот еще одна цитата:

«Чтобы отвлечь мистера Микобера от этой невеселой темы , я сказал, что возлагаю на него обязанность приготовить чашу пунша, и подвел его к лимонам. Его уныние — чтобы не сказать отчаяние — испарилось мгновенно. Я не видел никого, кто наслаждался бы ароматами лимон­ной корки и сахара, запахом горящего рома и закипающей воды так, как наслаждался в тот день мистер Микобер. Приятно было видеть его лицо, сиявшее в легком облаке пахучих испарений, когда он смешивал, взбалтывал, пробовал… Казалось, будто он не пунш готовит, а обеспе­чивает благосостояние своего семейства и всех отдаленнейших своих потомков» .

Совершенно особое место в творчестве Диккенса занимает рождественская тема. Считается, что английское Рождество в том виде, в каком мы его знаем и любим, обязано своим существованием трем людям. Первый — принц Альберт, муж королевы Виктории, который привез из Германии немецкую традицию празднования Рождества. Во дворце, а затем и в остальных английских домах появились елки, их стали украшать шарами, конфетами, орехами. Второй — Генри Коул, человек, который придумал рождественскую открытку (до этого никаких рождественских открыток не было). И Диккенс, который писал рождественские повести и в них создал дух Рождества — семейственный, примирительный, когда все собираются вместе, все друг друга прощают, все кончается хорошо . И конечно же, в этих повестях люди постоянно едят особую рождественскую еду. Вот как описывает Диккенс появление рождественского пудинга:

«Внимание! В комнату повалил пар! Это пудинг вынули из котла. Запахло как во время стирки! Это от мокрой салфетки. Теперь пахнет как возле трактира, когда рядом кондитерская, а в соседнем доме живет прачка! Ну, конечно, — несут пудинг!
     И вот появляется миссис Крэтчит — раскрасневшаяся, запыхавшаяся, но с горделивой улыбкой на лице и с пудингом на блюде — таким необычайно твердым и крепким, что он более всего похож на рябое пушечное ядро. Пудинг охвачен со всех сторон пламенем от горящего рома и украшен рождественской веткой остролиста, воткнутой в самую его верхушку» . 

Читателю, далекому от английского быта, многое непонятно. Можно предположить, что пудинг — это какая-то сладкая выпечка. Но почему от сладкой выпечки должно пахнуть прачкой, котлом, откуда там мокрые салфетки? 

Дело в том, что пудинг, как правило, не вносили сразу после того, как гото­вили — он отстаивался, и очень долго. На 25-е воскресенье после Пятидесят­ницы, последнее перед адвентом , в английских церквях произносят специ­альную молитву— это знак для хозяек, что можно начинать готовить пудинг к Рождеству. Это воскресенье называется Пудинговым, еще его можно назвать Замешивательным — Stir-up Sunday . 

Итак, пудинг начинают готовить больше чем за три недели до Рожде­ства, оставляют готовое блюдо в темном прохладном месте созревать и подкарм­ливают ромом. Как готовят пудинг? Его действительно не пекут, а варят. Тут надо оговориться, что пудингом в Англии называется множество самых разных вещей: есть рисовый пудинг, который не имеет никакого отношения к рожде­ственскому пудингу, есть мясные пудинги, которые пекут, но рожде­ственский пудинг, или изюмный , варится. Он варится в тряпке в котле или в кастрюле примерно шесть часов. Я говорю об этом с такой уверенностью, потому что когда мы со студентами составляли антологию викторианского детектива, мы гото­вили его по всем правилам. 

Почему пудинг может так долго жить? Потому что в него входит, во-первых, довольно много алкоголя, в котором замачиваются изюм и цукаты, а во-вторых, — очень важный ингредиент, который по-английски называется словом suet, а по-русски это околопочечный говяжий жир. Звучит неаппе­титно, но на самом деле это белая субстанция без запаха и вкуса, которая играет в выпечке такую же роль, как и маргарин, и является идеальным консервантом. Пудинг, в котором есть околопочечный говяжий жир и замоченные в алкоголе сухо­фрукты, может жить месяцами. Как и куски свадебных пирогов, которые посылали тем, кто не смог присут­ствовать на свадьбе, — иногда их полу­чали через месяц, и их можно было есть. Более того, сохранился кусок свадебного пирога королевы Виктории, и его недавно продавали на аукционе.

Конечно, не все английские авторы так упиваются описанием еды, как Диккенс. У Джейн Остин мы видим совершенно другую картину — у нее разговор о еде почти никогда не бывает авторской речью. Если Диккенс наслаждается пуншем вместе с мистером Микобером и тонкими гренками вместе с Бетси Тротвуд, то Джейн Остин только показывает, как говорят или пишут о еде ее герои. А, скажем, в романе «Эмма» отец героини одержим идеей вреда почти любой еды — вредно ужинать, вредно есть консервирован­ное, сам он при этом питается чем-то очень диетическим. И, с одной стороны, он очень гостеприимный человек (ему хочется накормить своих гостей), с другой стороны, он боится, что гости могут заболеть. Поэтому он так с ними разговаривает:

«— Мисс Бейтс, я рекомендовал бы вам отведать яичко. От яйца всмятку не может быть большого вреда. <…> Да вы не бойтесь — видите, какие они мелкие, — одно маленькое яичко, это не беда. Мисс Бейтс, если позволите, Эмма отрежет вам кусочек сладкого пирожка — совсем крошечный. У нас пекут пироги только со свежими яблоками, можете не опасаться. Все, что заготовлено впрок, нездорово. Крем? Не советую. Миссис Годдард, полрюмочки вина — что вы скажете? Меньше половины, а остальное дольем водой? Я полагаю, от такой малости здоровье ваше не пострадает» .

Это речь персонажа симпатичного, но комического. Еще иногда у Джейн Остин о еде говорят отрицательные герои, а положительные, особенно героини, о еде не говорят никогда. Мэгги Лейн, автор книги, посвященной еде у Джейн Остин, отмечает, что в своих письмах она пишет о еде очень подробно и с удовольствием. В те вре­мена женщины в семье священника — а она была дочерью священника — прекрасно разбирались в домашнем хозяйстве, знали рецепты и обменивались ими.

Более того, сохранилась книга рецептов Марты Ллойд, близкой подруги семьи, — она некоторое время жила с Джейн, ее матерью и сестрой, и благодаря этой книге мы достоверно знаем, что именно ела Джейн Остин. Ее мать дописывала в книгу Марты Ллойд и свои рецепты, там есть даже рецепт пудинга в стихах. Тем не менее Джейн Остин проводит здесь черту: она пишет о еде в своих письмах и юно­шеских произведениях, но в более зрелых произведениях она оставляет эту тему комическим и отрицательным персонажам.

Еще один важный аспект появления еды в английском романе — ее соци­альное значение. И тут нет равных Элизабет Гаскелл. Эта писательница, к сожалению, менее известна русскому читателю, чем Диккенс, или Кэрролл, или Джейн Остин, но ее произведения часто экранизируют. Гаскелл уделяет большое внимание именно социаль­ному символизму еды. 

В XIX веке аристократы, средний класс, рабочие, фермеры — все питались совершенно по-разному, и различалось не только то, что люди ели, но и время приема пищи. Из-за этого у перевод­чиков с английского есть совершенно особенная проблема — как быть со словом «обед». Казалось бы, любой словарь вам скажет, что dinner — это «обед». Но по-русски слово «обед» в основном обозначает прием пищи, который происходит в середине дня. Одновременно это обычно и самая плотная еда за день, но основной акцент делается на время. А по-английски dinner — это просто основная трапеза.

К XIX веку время приема пищи у людей простых и у аристократов оконча­тельно разошлось: аристократы вставали все позже, обед у них сдвигался все дальше, и в конце концов они стали обедать в семь-восемь вечера. Из-за того, что обед стал таким поздним, в частности, появилось то, что мы знаем как five o’clock, чай в пять часов, — надо же было как-то дожить до вечера. Аристо­краты поздно вставали, завтракали, потом у них был ленч (luncheon), потом чай, а потом уже обед. Люди, которые работали, не обязательно даже рабочие или фермеры, но, например, и сельские врачи, вставали рано, часам к двум уже были очень голодны и обедали именно в это время. Социальное расслоение заставляло людей, которые хотели казаться выше по статусу, чем они были, болезненно воспринимать свои собственные обычаи и пытаться их менять. 

Как раз об этом очень много пишет Гаскелл. Героиня одного из ее романов «Жены и дочери» миссис Гибсон была гувернанткой в аристократической семье, а потом вышла замуж за сель­ского врача. Уже в новом статусе она навещает своих бывших хозяев в двенадцать часов дня или в час, когда подают ленч. Лорд, хозяин дома, понимает, что она рано встала и навер­няка уже голодна, и предлагает ей съесть что-нибудь более существенное. Героиня, миссис Гибсон, страшно на это обижается. Она говорит: «Что вы, милорд — я никогда не ем мяса в середине дня, мне за ленчем кусок в горло не лезет!» На самом деле она сидит страшно голодная, но ей важно показать, что она уже важная дама — она не обедает рано, она уже почти аристократка. И когда миссис Гибсон зовет к себе гостей — а врача навещают люди довольно высокого социального класса, которых он лечит, — она пытается заставить кухарку, во-первых, подавать поздний обед и, во-вторых, готовить француз­скую еду , которую считает более изысканной. Муж миссис Гибсон предпочи­тает хлеб и сыр, самую простую еду, которую можно съесть в деревенском пабе. Он, как Диккенс и его герои, очень привязан к этой еде. А миссис Гибсон считает, что это ужасно вульгарно и нужно есть что-нибудь французское. Вот как описаны чувства кухарки, которую миссис Гибсон пытается заставить готовить французское:

«Потом ушла и кухарка, которая тоже прослужила в доме много лет… Возня с поздними обедами пришлась ей не по душе. К тому же она была прихожанкой методистской церкви и из религиозных убеждений наотрез отказалась готовить по новым французским рецептам миссис Гибсон. „Не по-божески это!“ — заяви­ла она. В Библии о еде говорится немало: и овцы там приготовлены, то есть баранина, и вино, и хлеб с молоком, и изюм, и смоква, и откорм­ленные телята, и говяжья вырезка, прожарен­ная на славу, и тому подобное. Но мало того, что свинину готовить и пироги на дрожжах с ней печь — это уж против совести, так теперь еще и богомерзкие кушанья по моде папистов стряпать изволь. Нет уж, с нее довольно! Итак, кухарка ушла вслед за Бетти, и мистеру Гибсону приходилось теперь удовлетво­рять свой здоровый английский аппетит кое-как приготовленными омлетами, риссолями , волованами, крокетами, тимбалями , причем он так ни разу и не смог понять, что именно ему подают» . 

Мы видим, что не только французы всегда издевались над английской едой, но и англичане тоже издевались над французской. Непонятность блюд, их состава подчеркивается тем, что они все названы непонятными француз­скими словами. И, конечно, это все написано с большой иронией. 

Говоря о еде в английской литературе, нельзя не упомянуть миссис Битон — автора самой известной кулинарной книги эпохи. Ее «Book of Household Management», что можно перевести как «Управление домашним хозяйством», впервые была опубликована в 1861 году. И интересно, что первое издание книги Елены Молоховец «Подарок молодым хозяйкам» вышло в том же году — такой, видимо, был дух времени, кото­рый требовал подробных инструкций. «Book of Household Management» — очень любопытный документ эпохи, потому что миссис Битон не просто дает рецепты. Она описывает, какой должна быть хозяйка: как вести светскую беседу, как обращаться со слугами. Она сравнивает хозяйку с командующим армии. Этот замеча­тельный свод правил много раз переиздавался и менялся, и может возникнуть впечатление, что миссис Битон была матроной, которая бесконечно переписывала книгу, опираясь на свой опыт. На самом деле она умерла, когда ей не было 30 лет. Она действительно кое-что знала о домашнем хозяйстве, поскольку была старшей в семье с 21 ребенком. Поэтому свою долю ухода за детьми и управления домашним хозяйством она, безусловно, получила. 

Ее книга очень важна и полезна переводчику, потому что dinner не един­ственное, на чем мы спотыка­емся: есть масса блюд, про которые не совсем понятно, что это такое. И переводчик всегда может положиться на миссис Битон, может прочитать рецепт и понять, как все было устроено. В советское время отношение к описа­ниям еды было примерно как у Джейн Остин: интересоваться ими слишком сильно было несколько неприлично, и пере­водчики часто просто заменяли непонятное название понятным. Но сейчас интерес к еде вошел в моду, и переводчикам следует быть внима­тельнее, потому что их читатели, как и Алиса, хотят получить точный ответ на вопрос «А что они ели?». Ведь вопрос этот для английской литературы — дело важнейшее: «пустяки, дело житейское» про пироги не говорят. 

Источники / Sources

• Англия: еда как наказание и утешение у Кэрролла, Диккенса и Джейн Остин